Не перед каждым сном поговоришь, — после ужина все трое, с Гвоздиком во главе, повалились спать как убитые, и только Сивка фыркал до рассвета, отгоняя мошкару да робкую придорожную нечисть. Впрочем и он спал, но так, как спят все боевые и мирные лошади: на ногах и вполглаза…

Утро поднялось яркое, приветливое, полное сил и хорошего настроения, хотя и с быстрыми облаками вдоль южного ветра. Зиэль объявил, что к вечеру будет большой дождь, и Лин согласился: во-первых, ему самому то же почудилось, а во-вторых — Зиэль редко ошибался в предсказаниях погоды, вернее сказать, при Лине — вообще ни разу не ошибся. Покуда Зиэль сворачивал стоянку и седлал коня, Лин успел и костерок оживить, и свежий травяной отвар вскипятить, и с Гвоздиком в войну поиграть… Странное дело: Сивка ни разу не попытался лягнуть или еще каким-нибудь образом обидеть маленького охи-охи!.. Уж тот и урчит на него, и постоянно между копыт крутится, а Сивка разве что мотнет гривой, фыркнет предостерегающе и осторожно-осторожно перебирает ногами — не задеть бы маленького… Но и Гвоздик никогда на Сивку по-злому не шипит, коготками не грозится, только играет…

— Что и поразительно, ибо мой Сивка всю эту зубастую когтистую шушеру очень даже недолюбливает, и в бою немало такого добра потоптал.

— Сивка против охи-охи воевал? Ты этого не говорил!

— Ну, не против охи-охи… где ты их ручных возьмешь… А псы, горули, оборотни, церапторы, — ого-го!.. Этих он любит в бою копытом приласкать. Или диких, в случайной драке. Напоролись мы как-то на стаю оголодавших церапторов. Дело на севере было, в большую засуху, все травоядные в округе передохли, вот хищники и оголодали. Я-то, грешным делом, боялся на тургуна наскочить, там они водятся, да о церапторах и забыл. А те тоже не дураки, хоть и голодные: вместо того чтобы на тургуна нападать, они нас с Сивкой выследили и погнали по пустыне… Но с тем же результатом, как показало дальнейшее.

— И что??? Вы с Сивкой их… победили?

— Гм… Кажется, двум-трем он черепа копытами посносил, остальных я зарубил.

— Здорово!

— Чего здорового? Мясо у церапторов вкусное, да вонючее, пуще чем у медведей, чтобы его есть, нужно вымачивать особым образом. То есть с собой его не возьмешь. Шкуры обдирать — я не скорняк, да и протухнут по пути, жарища ведь… Сивка редко ест мясо, а если ест — то молочное, не от ящеров… Только зря плечо намахал. Зато мух и мелких падальщиков той округи мы с Сивкой вдоволь накормили… Откуда и взялись? Два мига назад еще было мертвое пространство: ни мухи, ни шакала до самого горизонта! И так всегда, на воде, на суше: стоит лишь обстановке запахнуть падалью и кровью… Вот и все здоровье — оба в мыле по самую задницу, а выгоды ни на грош. Сивка у меня мало кого боится. Тургунов — само собой, драконов, ну… медведей, особенно горных, то же самое, против них ему не устоять… Тигров саблезубых иногда.

— А охи-охи?

— Не знаю. Не довелось испытать. С одним может быть и справится, а с шайкой этих сволочей… наверное, нет. Нам и вдвоем бы туго пришлось против выводка. Но — где церапторы охотятся, там охи-охи не ищи.

— Почему?

— Потому что, во-первых, охи-охи предпочитают селиться в предгорьях, в пещерах, и поближе к воде, церапторы же тепло– и солнцелюбивы, а во-вторых, появись они там, всех церапторов бы истребили, и даже не ради жратвы, а так, из озорства. Я же говорю — сволочи первостатейные.

— Гвоздик не сволочь, Гвоздик хороший.

— Это — тебе видно будет, когда он вырастет. Что-то подсказывает моему сердцу насчет сегодняшнего дня…

Зиэль остановил слова, словно бы давая Лину задать вопрос, но Лин не поддался… Ему не хотелось получать этот ответ, он его заранее знал… Однако Зиэль докончил безжалостно:

— Путь мой завтра или послезавтра дальше пойдет, а твой на этом завершится. Привал с ночевкой уже в берлоге у отшельника устроим. Постарайся свыкнуться с этой мыслью заранее, больше меня на слезы не возьмешь. Понимаешь меня?

— Да. Я понимаю.

— Не робей. Говорю: он — то что надо, отшельник этот. А звать его Снег.

— Как звать? Снег?..

— Да. Замерзшая вода. Ты видел снег когда-нибудь?

— Видел. В позапрошлом году, зимой, во время бури. Только он растаял быстро. Снег красивый.

— Разве? Во всяком случае, холодный. Наш Снег — тоже на первый взгляд холодный, а присмотришься — ничего, можно с ним дело иметь. Вот вино у него дрянь, тут уж ничего не поделаешь. И так это хотелось взять с собою флягу-другую, да не беру я выпивку в поход. Трактир попадется, или корчма… в общем, если кабак встретится к привалу — никогда не пропущу, а в пути, посреди лесов и полей, вином пользоваться, только чтобы балду в лоб поймать — я от этого прочь, себе не позволяю и другим не даю, когда я старший. И Сивка утратил бы уважение к слабому на разум и волю хозяину, я серьезно так считаю. Так что имей в виду на будущее: пьянствовать следует не то чтобы в меру, но с разбором.

— Я вообще пить не буду.

— То есть, как это — не будешь?

— Когда вырасту. Никакого вина, ни кокушника, ни имперского. Только воду.

— Да ты что? Ну-ну. Один тургун тоже так-то смотрел, смотрел на пузача, на ящерную корову, да и вознамерился, по его примеру, есть одну траву и водоросли…

— И что? — Лин широко раскрыл глаза и затаил дыхание: ему очень нравилось слушать чудесные истории, которые Зиэль знал во множестве…

— Научи, — говорит, — брат! Я сам здоров и силен, а ты — вчетверо против меня! Но ты смирный и беззаботный, вот мне бы так! Устал я воевать.

— Это потому, что я на траве пасусь, а не плоть терзаю…

— И мне, и мне нравится безоблачное и неспешное бытие, без драк, без крови, с ясной головою. Надоело мне в набегах жить и мирных ящеров обижать. Хочу папоротник щипать, траву кусать, водорослями лакомиться.

— Отчего же, — отвечает ему ящерная корова, — научу, пожалуй. Становись рядом и делай, как я. И принялись они траву в болоте щипать, из воды водоросли вытягивать. У ящерной коровы шея предлинная, ей удобно, а тургуну чуть ли ни на четвереньки припадать приходится, да еще и трава за зубы не цепляется, вода в глаза и уши лезет…